Эта статья про очередную попытку «разогнать» российскую науку интересна тем, что выбранный для реформирования инструментарий полностью копирует методы трансформации высшей школы. Не удивительно, что автор смотрит на результат очередного нацпроекта очень пессимистично.
Цель нацпроекта «Наука», запускаемого с начала 2019 года, — прорыв в технологиях и место в пятерке мировых научных держав. Знание номинально возвращается в канон идеологии; финансируется апгрейд приборной базы и создание институтов нового типа; разрешается, наконец, вековая проблема внедрения.
Однако эти брызги шампанского воодушевляют не всех. На фоне мировых конкурентов ресурс в 400 миллиардов рублей на 6 лет недостаточен для «амбициозных» целей и даже для консервации отставания. Зато повышается зависимость науки от администрации, еще более напрягая и без того непростые взаимоотношения между учеными и властью. У нас это не первый из «инновационных прорывов», с точки зрения эффективности более напоминающих прорыв в трубе.
Ралли спидометров
В декларациях власти цели редко бывают дурными — дьявол таится в методах целеполагания и оценки результата. В нашем случае пугает вытеснение качества количеством. «Прорыв» полностью исчислим: 5 научных держав, удвоение числа публикаций, 15 научно-образовательных центров и 10 «научных центров мирового уровня», 10 000 молодых специалистов, 1500 заявок на патенты, 140 запатентованных технологий, 250 компаний в консорциумах… Цифровизация больших игрушек власти. Все точно, как в данных Росстата, когда нужно, показывающих все — и ничего. Отчитываться заявками на патенты — это как оценивать сборную числом попыток ударить в сторону ворот. И это не казус, а именно установка. При допуске руководства РАН было категоричное условие: никаких «лишних слов» — только то, что сопоставимо с мировым уровнем в числах. Насколько такая калькуляция релевантна задаче и совместима с самой природой науки, не обсуждается. Как в одном из лучших фильмов о науке «Весна»: «Масса солнца два октилиона тонн! Три октилиона свечей!»
Цифры в наукометрии о чем-то говорят, но лишь как побочный результат и косвенный индикатор. Когда же цифра становится ориентиром, происходит сдвиг мотива на цель, и люди начинают работать не на задачу, а с прибором — во всех смыслах. Целью становится не догнать и даже не развить скорость, а обеспечить положение стрелки. Тоже инновации, но особого рода — лучший способ номинально отчитаться перед начальством, завалив программу по сути, как мы любим и умеем.
Теневая идеология проекта
Каждый проект закона или программы начинается с раздела «Концепция», обсуждаемого в первую очередь. Это идеология проекта или, если угодно, его философия. В нашей презентации такая идеология сознательно элиминирована, но это не значит, что ее нет в подсознании и что ее нельзя реконструировать. Философия есть всегда и везде, но латентно и в виде непромысливаемых «очевидностей», очевидных только обывателю.
Управление производством знания — тоже отдельная наука, и ее неявные азы в основании проекта также всегда можно реконструировать. В проекте «Наука» такие представления либо не выходят за рамки обыденных, либо антинаучны: оргвыводы строятся на ложных посылках, при замерах результативности используется методологически «грязный» инструмент и т.п.
1. Наукометрия против экспертизы
Фундаментальная ошибка — представления о том, что в планировании и оценке результатов в науке все исчисляется «объективно» замеряемыми параметрами. Типичная иллюзия: таких теорий уже давно нет даже в качестве ошибочных. Зато есть сложная наука о науке: социология знания, логика и методология научного исследования и отдельно — строгие методы формализованной экспертной оценки.
Однако профессиональная экспертиза отодвигает внешнего функционера на задний план, что противоречит духу всего проекта и всех наших «реформ». Для универсального менеджмента важна возможность принимать решения, ничего не понимая в сути предмета, а это возможно только с помощью арифмометра.
2. Показатели против продукта
Другая необходимая опция — возможность «подкручивать» прибор для получения победной отчетности. Все знают, как натягивался результат в повышении зарплат ученым в соответствии с прошлым «майским указом». Концепция нового проекта должна была бы начаться с работы над ошибками и с гарантий, что такое не повторится. Однако и в этом плане теневая идеология проекта создает идеальную среду для манипуляций и симуляции. На первый взгляд это согласуется с общим духом «большой политики ошеломляющей видимости». Но в данном проекте мешают глобальные претензии прорыва. Это как Путину щеголять перед мировой элитой часами Blancpain в китайской реплике.
3. Рывок вместо обустройства
Вся эта идеология неявно исходит из того, что прорывы возможны без укрепления тылов и линии фронта. Политика внешних эффектов: «Блеснули две форели…» — а там трава не расти. Чтобы производить сверхновое и сверхсложное, надо для начала восстановить саму способность производить, освоив среднеинновационные и среднетехнологичные производства. В противном случае авангард, оторванный от своего обоза, попадет в котел, сам перейдет на сторону противника и начнет воевать против тебя же. Системную отсталость нельзя обхитрить прорывами. Прежде чем мечтать об искусственном интеллекте, надо решить проблемы с интеллектом естественным.
4. Допинг вместо физкультуры
Это принципиально: либо наука сама развивается оптимальным образом в условиях, когда ей хотя бы не мешают, — либо ее «развивают» извне под административным давлением. В нашем случае явно доминирует идея форсированной стимуляции вместо создания условий. Наращивание публикационной активности — это еще и способ «заставить ученых работать» при полном непонимании истинных мотивов и стимулов научного творчества и беззаветного служения науке. Так же в проекте решается пресловутая проблема внедрения: согнать в инновационные консорциумы 250 компаний, которые сейчас финансировать науку и инновации почему-то не рвутся. И это вместо того, чтобы оптимизировать условия производства знания, всерьез создав отечественный Doing Science, подобный Doing Business. Наши условия для мегасайенс и вовсе кислотные.
5. Административный восторг против статуса ученого
В системе производства и утилизации знания символический капитал значит не меньше финансового. Профессия нуждается в уважении и самоуважении. Сейчас статус ученого в России опущен небывалой административной надстройкой, а процедуры инициации дискредитированы обилием кандидатов и докторов с проблемами на уровне ЕГЭ. Прорывом было бы простое действие: к чертовой матери лишить степеней всех политиков и функционеров с сомнительными диссертациями и защитами. Нынешняя система руководства наукой унижает ученое сословие, возвышая слой политических и административных кураторов с их подельниками и заложниками из самой научной среды.
«Вторая наука»
Советская власть, при всех идеологических издержках, создала не худшую в мире систему производства знания и его утилизации — практически уникальный в истории мировой науки полный научный комплекс. В отношении академии нет лишних иллюзий, но это и не повод создавать параллельную систему, не исправляя недостатки существующей, но втягивая худшее, что есть в академической бюрократии.
Это тоже своего рода конкуренция: если не получается конкурировать на территории нормальной науки, можно соревноваться в параллельном пространстве, используя все преимущества политического и административного влияния, включая доступ к телу. Для этого создается своего рода вторая наука, которая должна расцвести на чистом месте и показать старой науке, как надо делать и продавать знание. Будто не было Роснано, «Сколково» и др.
Пока из публичных данных не вполне ясны будущие отношения между вновь создаваемыми структурами и существующей системой: «на базе» старых лабораторий, с их «участием» или же на новой основе, отдельно. Но и нет гарантий, что не реализуется худший из вариантов — параллельный. Проблема уже давно стала системной. В СССР внешний по отношению к науке аппарат имел какие угодно преимущества — идеологические, статусные, но не деловые. В новой России также долгое время работала идея Косыгина: «Реформировать Академию — что стричь свинью: визгу много, а шерсти мало». Но теперь, когда объекты «стрижки» разобраны, но появилась возможность перераспределить потоки, наука становится интересным куском с потенциалом социального, организационного и статусного «отката», не говоря о других видах заинтересованности. Типичное порождение коммерциализированного авторитаризма: хвост рулит собакой в собственных интересах.
Создать на чистом месте плацдарм для небывалого прорыва непросто: помимо денег и полномочий нужны площади, кадры. Все это чревато новыми закрытиями, экспроприациями и скандалами, для которых внутриполитическая атмосфера складывается не лучшим образом. Простому перетоку кадров будет мешать академический патриотизм и неприятие самого стиля реформы. Планы репатриации мозгов упрутся в политическую атмосферу как минимум. Наконец, сама технология стимулирования приведет к тому, что все преимущества окажутся (уже оказались) не у потенциальных авторов прорывных откровений, а у энергичной и организованной серости, умеющей поднимать библиометрию на пустом месте.
Шансов как минимум два. Либо сработает испуг перед неминуемым провалом и протестом самого научного сообщества — либо будет попытка реализовать худший из вариантов, но, как обычно, слегка корявая. И тогда поможет культурный код: «Лень простого русского человека это не грех, а совершенно необходимое средство нейтрализации кипучей активности руководящих им дураков» (с).
Наука и власть: война миров
Взаимоотношения науки и государства в принципе проблемны, но сейчас это отдельная и куда более общая тема. Постмодерн смешивает бинарные оппозиции в отношениях «друг—враг» и самих формах ведения войны. Это уже давно не просто оттопыренная философия в духе Шмитта–Фуко–Лиотара, но живые реалии внешней и внутренней политики. Война гибридная, холодная, гражданская, «вежливые люди», которых «там не было», ПЗРК из Военторга — сплошные спецоперации, троянские кони и вирусы. Сами мирные инициативы становятся формой экспансии — проникновения и вмешательства.
В новой, постмодернистской реальности «власти–знания» о планах государства в отношении науки также нельзя судить по риторике вечного мира и даже дарам. Менее доверчивые техники распознавания намерений фиксируют только реальные, эмпирически фиксируемые действия на развилках. В военной науке есть понятие «миронарушитель» с полным описанием состава деяния. Такая аналитика безжалостна, но не более чем сами стремительные удары, периодически реформирующие науку из засады и в спину. Остается понять, что именно заставляет благодетеля вести себя в отношении благоприобретателя с манерами законченного агрессора.
Этот роман пришлось бы назвать «Опасные связи» или «Накануне». Президента РАН Фортова знакомят с законом о ликвидации Академии в ночь перед внесением проекта в Думу. Высочайшее обещание на три года совместить посты президента РАН и руководителя ФАНО исчезает как не было. Без лишней заботы о прикрытии срываются нормально подготовленные выборы президента РАН. Под видом упразднения ФАНО поднимается в статусе до Минобрнауки со всеми своими претензиями и аппаратными причиндалами. Это уже не инциденты, а доктрина и стиль: ночи длинных ножей, эффекты внезапности и сплошные неожиданности — неприятные и недетские. Для обсуждения нового нацпроекта ученым не хватает всего двух вещей: времени и самого текста. Наука узнает о контурах проекта «Наука» в пересказе газет, когда уже все решено.
При любых побуждениях власти такая техника общения возможна лишь в двух случаях. Либо ученые — это дети, которых умным людям приходится воспитывать во всеоружии взрослых хитростей. Либо — это все же война с упертым и изощренным противником. Если РАН — это детсад с пожизненной продленкой, то кто эти взрослые, взявшиеся учить науку научной организации науки? Если же это война, то кого с кем и за что?
Самое простое — война некомпетентности против обычных для науки процедур инициации и аттестации как системы «защит». Нормального диалога с наукой о науке эта реформация не выдерживает. Эти проекты просто нельзя защитить, как нельзя провести через нормальные советы беспомощные диссертации политиков и функционеров. Отсюда и анонимность проекта. Лишний риск оказаться в положении «экспертов» Рособрнадзора, закрывавших Европейский университет и Шанинку… и тут же уличенных «Диссернетом» в ничтожности с признаками злоупотребления. Идея: «Незнание — это сила» работает только в паре с другим принципом: «Война — это мир». Когда-то для Грузии придумали «принуждение к миру». Теперь у нас власть в отношении науки занимается «принуждением к исследованию и творчеству».
Иду на грозу
Так назывался один из героических фильмов о советской науке. Власть обрекает себя на серьезные риски самими попытками «познать» науку (в разных смыслах этого слова) — да и население в целом. Зашкаливающие рейтинги только на первый взгляд говорят о большой любви: в мирном сосуществовании народа и государства таких цифр не бывает. Эта ненормальная популярность (там, где она действительно есть) именно «завоевана» — со всеми неприятными коннотациями этого слова. Если пока у нас еще плохо с «наступательной идеологией» от недоучек, то с «агрессивной пропагандой» все в порядке: во всемирной истории промывания мозгов эти немереные ресурсы и ошеломительные эффекты почти беспрецедентны.
Однако такой надрыв не бывает долгим. Чтобы держать население в тонусе обожания или хотя бы доминантной лояльности, необходимы все большие дозы идеологических и пропагандистских «веществ». Проблемы с передозом начинаются как у потребителей, так и у самих дилеров. Все, что выглядит поначалу чередой досадных неудач, становится тенденцией. Система не выдерживает растущей нагрузки. Начинается распад самой гибридности. Общество перестает принимать правила игры и соглашаться с грубыми условностями. Не срабатывает сама тактика заигрываний, как это было, например, на губернаторских выборах, в том числе с обласканным Приморьем. Чтобы хоть как-то выбраться из этого пике, надо менять сам характер взаимоотношений, но политическая инерция пока преобладает: люди делают, что умеют и как привыкли, не задумываясь о не самых отдаленных последствиях. С некоторых пор эти данайцы сюда ходят с «дарами» как на работу, но соблазн получается каким-то ущербным и неискренним, не по любви. Никому в голову не приходит, что «обласканное» таким нацпроектом научное сообщество в итоге не только не прильнет к благодетелю, но и затаит обиду и злобу, которая может вылиться в самый неподходящий момент.
Нельзя недооценивать смену тенденции в целом. Проще всего провести параллели с пенсионной реформой, вносящей раскол между всеми доживающими и теми, кого новые тяготы никак не затрагивают, — представителями власти, силовых структур и прочей опричниной. Новая модель, проступающая в отдельных контурах проекта «Наука», грубо раскалывает научное сообщество по линии приближенности к источнику денег и прочих ресурсов, в том числе организационных и символических. Но и это лишь видимый слой. В общем виде проблемы с лояльностью, эффективностью промывания мозгов и прочим инструментарием «принуждения к любви» начались еще до объявления о планах повысить пенсионный возраст. Надо понимать, что отношение научного сообщества к власти тоже подвержено известной динамике, и реализация нового проекта по старым аппаратным лекалам лишь усугубит ситуацию. До какой-то степени исправить положение дел еще можно, но есть и необратимые моменты. Аппаратные спецоперации на территории науки уже слишком наследили, причем грубо. Здесь все ходы записаны, и возвращать взаимное доверие если и придется, то с большим трудом. В относительно мирные периоды взаимодействие налаживается, как в логике «стационарного бандита», но все живут в ожидании следующей диверсии или удара.
Мудрый человек сказал: «Любовь, как война… легко начать… тяжело закончить… невозможно забыть…» К войне под видом любви это тоже относится.
Александр Рубцов